Неточные совпадения
Сначала он всё-таки хотел разыскать ее и ребенка, но потом, именно потому, что в глубине души ему было слишком больно и стыдно думать об этом, он не сделал нужных усилий для этого разыскания и еще больше
забыл про свой
грех и перестал думать
о нем.
Назар Иванович, выслушав, согласился, но на
грех отлучился наверх к барыне, куда его внезапно позвали, и на ходу, встретив своего племянника, парня лет двадцати, недавно только прибывшего из деревни, приказал ему побыть на дворе, но
забыл приказать
о капитане.
Протяжным голосом и несколько нараспев начал он меня увещевать; толковал
о грехе утаивать истину пред лицами, назначенными царем, и
о бесполезности такой неоткровенности, взяв во внимание всеслышащее ухо божие; он не
забыл даже сослаться на вечные тексты, что «нет власти, аще не от бога» и «кесарю — кесарево».
— Вы всей Москве должны!.. В ваших книгах обо всей Москве написали и ни слова не сказали
о банях. А ведь Москва без бань — не Москва! А вы Москву знаете, и
грех вам не написать
о нас, старых москвичах. Вот мы и просим вас не
забыть бань.
— Но как же вы, — возразил ему отец Василий, —
забыли учения наших аскетов, столь знакомых вам и столь вами уважаемых, которые строго повелевают отгонять от себя дух уныния и разрешают печалованье только
о грехах своих?
— По чести — мы не можем убить тебя за
грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный
грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница — твой сын не заботится
о тебе, мы думаем, что он
забыл тебя, дьявол, и — вот тебе наказание, если ты находишь, что заслужила его! Это нам кажется страшнее смерти!
Точно Офелия, эта Шекспирова «божественная нимфа» со своею просьбою не плакать, а молиться
о нем, Ульяна Петровна совсем
забыла о мире. Она молилась
о муже сама, заставляла молиться за него и других, ездила исповедовать
грехи своей чистой души к схимникам Китаевской и Голосеевской пустыни, молилась у кельи известного провидца Парфения, от которой вдалеке был виден весь город, унывший под тяжелою тучею налетевшей на него невзгоды.
— Люди для тебя кончились, — говорит, — они там в миру
грех плодят, а ты от мира отошёл. А если телом откачнулся его — должен и мыслью уйти,
забыть о нём. Станешь
о людях думать, не минуя вспомнишь женщину, ею же мир повергнут во тьму
греха и навеки связан!
Сосунов оставался в засаде и не смел дохнуть. Ведь нанесла же нелегкая эту генеральшу, точно на
грех, а теперь Михайло Потапыч рвет и мечет. Подойди-ка к нему… Ах, что наделала генеральша! Огорченный раб Мишка
забыл о спрятанном Сосунове и, когда тот решился легонько кашлянуть, обругался по-мужицки.
Бабка верила, но как-то тускло; все перемешалось в ее памяти, и едва она начинала думать
о грехах,
о смерти,
о спасении души, как нужда и заботы перехватывали ее мысль, и она тотчас же
забывала,
о чем думала. Молитв она не помнила и обыкновенно по вечерам, когда спать, становилась перед образами и шептала...
Надругался сын над ним, больно рванул его за сердце… Убить его мало за то, что он так надсадил душу своего отца! Из-за чего? Из-за женщины, дрянной, зазорной жизнью живущей!..
Грех было ему, старику, связываться с ней,
забыв о своей жене и сыне…
Когда ты один, думай
о своих
грехах, когда в обществе —
забывай чужие.
— О-ох! — опять стонет старуха. — О-ох!
Забыл меня бог! Не примает души. Он, батюшка, не вынет, сама не выйдет… О-ох!.. За
грехи, видно. И глотку промочить нечем. Хоть бы напоследки чайку попить. О-ох!